Сегодня в блогах: Новые страшилки об "Аэрофлоте" и альтернативная история из "Города без наркотиков"

Последнее время вокруг "Аэрофлота" то тут, о там, слышатся недовольные реплики. То, например, всеми любимого Якубовича пять часов не могли отправить в полет, то вот новая история.
 
Вот что в Facebook пишет Наталья Живая: "На меня напала сотрудница Аэрофлота. Мне расцарапали руку и хотели разбить телефон с фотографиями сотрудницы, отказавший мне и моей подруге посадить нас на рейс, на который мы купили билеты два месяца назад. 

Оказывается, что Аэрофлот согласно неким негласным правилам имеет право продавать билетов больше, чем может принять на борт. Мы об этом узнали в Барселоне, когда нас 12 мая этого года отказались сажать на наш рейс, по билетам купленным 10 марта. 

Две девушки работавшие на регистрации говорят: "Девчонки, сегодня никуда не летите"- здесь и далее цитирую. На наш вопрос: "А как так? Мы билеты два месяца назад покупали". Нам сообщили: "А что вы переживаете - посидите вина попьет в гостинице". 

На мой вопрос: "А что я сажу на работе?" Ответили: "Ой, ну скажите: шеф, знаешь такое дело... "(это опять цитата!). 

Далее последовало общение в духе: "Ой, ну что вы от нас хотите, Москва продает больше билетов. Мы при чем?", "Мы вам даем отель 4 звезды. Вы тут чем, еще недовольны?! "и коронное:"Да мы сейчас так сделаем, вы вообще больше этой авиакомпанией никуда не полетите". После этого сотрудники авиакомпании перешли в общении с нами на "ты". 

Понимая, что сегодня мы не улетим, что извиняться никто перед нами не будет, я попросила девушек представиться. Одна из них начала быстро уходить и на прощание произнесла что-то в духе: "вам мое имя знать не положено" и показала из-за спины уже знаменитое в интернете аэрофлотовское движение - средний палец. Я достаю телефон и пытаюсь это сфотографировать. Дальше полный неадекват. Девушка набрасывается на меня, вырывает мой телефон и начинает с ним уходить. Я смотрю на свои руки: правая в крови, на левой сломан ноготь.
Начинаю звать полицию, так как понимаю, что сейчас эта барышня просто убежит с моим телефоном или раздолбает его. Параллельно полицию вызывают сотрудники Аэрофлота, попутно стращая мою спутницу: "Вот сейчас-то вашей подруге визу навсегда и закроют". 

Я показываю руку в крови сотрудникам Аэрофлота и спрашиваю у них, считают ли они нормальным происходящее. Мне отвечают и это снова цитата: "Ой, ну прям вся в синяках, да никем не побитая". 

Испанские полицейские, кстати, взяли мою строну и остались нас охранять от "не навязчивого" сервиса до того момента, как нам дали бординг пасс на следующий рейс. При этом сотрудница Аэрофлота почему-то долго не хотела его давать и клялась своими детьми, что сделает его завтра. 

Можно еще долго рассказывать про то, что нам дали неверное название гостиницы, где мы должны были ночевать, про то что добраться до нее предложили с сумками и чемоданами ночью через какое-то поле, про то что полицейским сказали, что в знак извинения мы полетим бизнес-классом, а зарегистрировали на обычный, но на фоне остального - это все-таки мелочи. 

И естественно, ни передо мной, ни перед моей подругой НИКТО из представителей Аэрофлота НЕ ИЗВИНИЛСЯ". 
 
"Город без наркотиков"

Валерий Панюшкин написал в "Сноб" о том, что он увидел, посетив центр "Город без наркотиков" и как сильно его правда расходится с "правдой" полиции.
 
Я был в Екатеринбурге по своим делам, а не для того, чтобы написать эту заметку. Но я был-таки в Екатеринбурге. И был именно в тот день, когда полиция "освободила уральского музыканта, которого насильно удерживали сотрудники фонда "Город без наркотиков".
 
В день полицейской операции, за день до и еще день после я был у Евгения Ройзмана в реабилитационном центре в поселке Изоплит. Единственный московский журналист. Волей-неволей придется описать то, что я видел.
 
Я приехал посмотреть реабилитационный центр своими глазами. В день накануне полицейской операции я свободно разгуливал по реабилитационному центру и общался с реабилитантами. Ройзмана со мной рядом не было. Сотрудников фонда со мной рядом не было. Я общался с реабилитантами один на один, и никто из них не сказал мне, что их удерживают насильно. А ведь могли бы сказать, тем более что я прямо спрашивал, добровольно ли они там находятся. Все ответили: да, добровольно. (Не говоря уж о том, что каждый при поступлении пишет заявление о добровольности и говорит под видеокамеру, что пришел сам.)
 
Я был в карантине. Это такая комната с решетками на окнах, плотно уставленная двухъярусными нарами. По правилам реабилитационного центра вновь поступивший реабилитант должен провести в карантине три недели. Дверь в карантин представляет собою металлическую решетку. Но фактически решетка эта почти никогда не заперта, во всяком случае днем. Фактически реабилитанты из карантина ходят по всей территории реабилитационного центра, занимаются в спортзале, возятся с машинами в авторемонтной мастерской. Дверь в реабилитационный центр запирается на засов, но на этом засове нет никакого замка: засов можно просто отодвинуть и выйти. Ворота на территорию реабилитационного центра тоже заперты на засов, но и тут нет никакого замка — можно просто отодвинуть засов и выйти вон. Я видел это своими глазами, а моим глазам свидетелей не надо.
 
Насколько я понимаю, реабилитанта в карантине удерживает вовсе не решетка, а авторитет старших товарищей, которые уже прошли или заканчивают реабилитацию. Насколько я понимаю, у этих людей дефицит воли. Если Ройзман спрашивает: "Ты хочешь оставаться здесь и реабилитироваться?", реабилитанты отвечают: "Да". А если полицейские на следующий день спрашивают: "Тебя удерживают здесь? Ты хочешь уйти отсюда?", реабилитанты тоже отвечают: "Да".
 
Когда полицейские и СОБР в масках пришли "освобождать незаконно удерживаемого уральского музыканта", ворота на территорию центра были открыты, дверь в здание центра была открыта, решетка на дверях карантина была открыта. Никого из сотрудников фонда "Город без наркотиков" в здании реабилитационного центра не было. Один заболел и поехал домой лечить простуду, второй уехал встречать кого-то на машине, третий пошел в бассейн. "Незаконно удерживаемый музыкант" мог просто встать и уйти. Для его освобождения не нужно было никакого СОБРа. На его пути не было ни одного замка. Его бы даже никто не окликнул, кроме таких же реабилитантов, как и он сам.
 
Кроме "музыканта" полицейские "освободили" еще два десятка реабилитантов. Я видел своими глазами, как полицейские выводили под конвоем тех самых людей, которые накануне говорили мне, что хотят быть здесь и хотят продолжать реабилитацию. Половина реабилитантов настояли на том, что никуда с полицейскими не пойдут, и остались в центре. Остальных "освободили" — в отделение милиции. Там от них требовали написать заявление о том, что их незаконно удерживали. Двое реабилитантов в отделении милиции отказались писать такие заявления и вернулись в центр. Я видел своими глазами этих двоих вернувшихся и разговаривал с ними.
 
Еще в реабилитационном центре были дети. Старшие школьники. Им инспектор по делам несовершеннолетних диктовала заявление, что, дескать, содержались они в нечеловеческих условиях, а педагога своего видят впервые. Дети заявления писали, но уходить из центра наотрез отказывались. Некоторых забрали родители и… немедленно вернули в центр, как только полицейские уехали. Остальных увезли в спецприемник-распределитель, откуда один мальчик сбежал и… вернулся в центр.
 
На следующий день оставшиеся и вернувшиеся участвовали в субботнике. Убирали берег озера Шарташ неподалеку от реабилитационного центра. Никакого оцепления там не было. Никаких наручников не было. Всякий, принимавший участие в субботнике, мог просто развернуться и уйти через парк. Но вместо этого реабилитанты собирали мусор, а потом все вместе ели плов.
 
Я видел это своими глазами".
 
Иван Давыдов о ненависти и убийствах

"Долгие праздники погружают сограждан в философические размышления. Сограждане ищут ответы на вечные вопросы. Хорошо ли, что мы победили Гитлера? Можно ли кидаться дерьмом в тех, кто нас убивает? Как мы проживем теперь, когда из власти изгнан единственный интеллектуал? Споры длятся, уже рабочая неделя началась, но не все пока успокоились.
 
Шумные обсуждения длятся, а в городе-герое Волгограде, тем временем, убивают гея, причем убивают зверски. Не хочется вдаваться в омерзительные детали. Потом выясняется, что и геем убитый, кажется, не был. По крайней мере, местные СМИ пишут, что не был. Просто один из убийц решил, что пьяная бытовуха — это слишком банально. Убийство на почве ненависти к лицу нетрадиционной ориентации — и почетней, и перспективней. Он рассчитывал, что полицейские, судья и будущие сокамерники отнесутся к подобному акту социальной санитарии с пониманием и одобрением.
 
И все, кто о печальном этом событии вообще высказался, вспомнили, разумеется, и депутата Мизулину, и депутата Милонова, и закон о запрете пропаганды, и закон о наказании за одобрение, или как он там на самом деле называется. И не раз, не два, не десять повторили: государственная пропаганда дает плоды.
 
Не защиты государственной пропаганды ради замечу, что это чушь. Спорить готов на что угодно: волгоградский убийца слыхом не слыхивал о депутате Мизулиной, депутате Милонове и ценных законодательных инициативах последних времен. Ему не надо смотреть новости (и он их, разумеется, не смотрит), чтобы знать, что мочить ******** — хорошее, социально поощряемое дело. Ему достаточно знакомства с блатной моралью, навязчиво культивируемой обществом.
 
Отвечать за базар. Не путать рамсы. И, разумеется, гасить гомосеков. Полицейские и бандиты, зачастую отличимые друг от друга только по татуировкам, а также внушительный процент мирных, то есть проживающих пока на воле граждан без всякой Мизулиной это отлично усвоили.
 
Гораздо интереснее то, что государство — в лице Мизулиной, Милонова и прочих, менее заметных, нащупав, наконец, национальную идею, взяв курс на возрождение традиционных ценностей и удаление ржавчины с духовных скреп, уперлось рогом именно в блатную мораль. Ничего другого породить не смогло. И с загадочным энтузиазмом закрепляет блатную мораль законодательно.
 
Закон об ответственности за базар уже приняли. Кажется, он называется «О клевете». Закон о запрете путать рамсы, надо полагать, на подходе. Греется в недрах профильного комитета, пока дозревают юридически корректные формулировки. При этом работа государственной мысли не прекращается. В Минрегионе предлагают запретить людям, допускавшим ксенофобские высказывания, занимать государственные должности. Идея, если придираться к словам, удивительная. Ксенофобия — страх перед чужими, другими, непонятными. Естественным образом влекущий за собой ненависть. Государство постепенно, неуверенно, но определяется все же с собственной идеологией. Идеологией в широком смысле ксенофобской, нацеленной на вытеснение из социума целых социальных групп. И одновременно предлагается в ксенофобском государстве запретить ксенофобам на государство работать.
 
Конечно, красиво было бы, если бы они, приняв предлагаемые Минрегионом поправки, друг друга поувольняли. Но мы ведь понимаем, что речь исключительно о том, чтобы у чиновника был законодательно закрепленный повод спрятать голову в песок в случае, если в зоне его ответственности произойдет очередной межнациональный конфликт. То есть перед нами просто еще одна вариация на тему закона об ответственности за базар.
 
Да, кстати, об ответственности за базар. Выше были обещаны ответы на три вопроса. Итак. 1) Это замечательно. 2) Эффективней камнями, но и дерьмо сгодится. 3) С учетом того, что интеллектуализм главного интеллектуала воплотился в два графоманских романа и содержание (говорят, впроголодь) стад гопоты с арматурой, и без него как-нибудь проживем. Хуже не станет".