— У нас та же приватность, что и 20 лет назад? Нет. Например, у меня есть iPhone, у моих детей тоже есть iPhone. Когда моей дочери было 16-17 и она уходила гулять вечером в пятницу, я всегда говорил ей: «Ты можешь делать все что угодно при выполнении трех условий. Во-первых, если случается что-то плохое, ты немедленно мне звонишь, и я тебя забираю. Неважно, что случилось, даже если это произойдет ночью — ты всегда можешь позвонить, я всегда приеду. Даже если мы ругаемся перед твоим уходом из-за того, что ты не можешь носить такие платья или потому что ты выглядишь не так, как я ожидаю, — я всегда приеду и заберу тебя. Во-вторых, ты можешь выпивать и делать все, что захочешь. Но я всегда буду настаивать, чтобы ты сперва попробовала это сделать дома, чтобы понимать свои ощущения. В-третьих, на твоем iPhone всегда должна быть активирована функция "Найди друга" (передача геопозиции выбранному контакту. — Rusbase)». Это значит — если что-то случается, я всегда знаю, где она.

Дочь приняла условия. И я пообещал, что если она не хочет, чтобы я за ней наблюдал, я никогда не посмотрю на геопозицию до момента, когда потребуется ее забрать.

У моих хороших друзей есть пятилетний сын. Они купили ему дешевый iPhone только для того, чтобы пользоваться функцией «Найди друга» — теперь они знают, идет ли он из школы прямо домой или заворачивает по пути в киоск, чтобы купить мороженое.

Например, возьмем здравоохранение. Я думаю, что здравоохранение — очень интересная область [в плане приватности и обращения с данными], потому что ставки здесь очень высоки. Вы предпочтете умереть или отказаться от приватности? «Хммм, ок». Конечно, люди откажутся от приватности, если речь идет о лечении. Но все хотят как-то контролировать свои данные.

Предположим, больной человек может получить какой-то девайс или загрузить приложение — и таким образом наблюдать за своим рационом, состоянием крови и другими вещами. Этот человек захочет гарантий, что вы как поставщик медицинских услуг используете эти данные, чтобы лечить его. Он хорошо относится к тому, что вы обрабатываете его данные или применяете их, чтобы лечить пациентов эффективнее. Но он разозлится, если вы решите его данные продавать.

— Тот, кто управляет массивами данных, может делать вещи, доступные немногим. В здравоохранении одна из ключевых целей — это захват данных о том, что вы едите, как вы спите, сколько занимаетесь спортом, путешествуете ли — в этой области есть много разных данных. Тот, кто получит эти данные, будет обладать огромным преимуществом в сфере health care.

Тренд уже виден в Китае. [Можно привести в пример] деятельность Ping An Insurance — страховой компании, которая предлагает в том числе разные бонусы в области здравоохранения.

— Я думаю, что в каждой стране есть свои особенности работы — хотя бы потому что везде свои особенности законодательства, которые диктуют вам, что вы можете делать с данными. В Дании невероятно важны приватность и доверие [между людьми и компаниями, использующими данные]. Мы относимся к так называемым «странам индивидуалистов». Если вы спросите датчанина, что важнее — группа людей, к которой вы относитесь, или вы как личность, — девять из десяти ответят «я как личность». В Азии, напротив, большинство будет акцентировать на группе.

Китай — очень интересный рынок, потому что там абсолютно другие регуляторные нормы.

Во-первых, они разрешают вам многие вещи, запрещенные в Европе — к счастью или к сожалению. Это не хорошо и не плохо — это по-другому. И другие правила открывают новые горизонты возможностей.

Во-вторых, есть старое выражение «размер имеет значение». В прошлом это могло бы означать «чем больше страна, тем больше природных ресурсов». Сейчас это про людей. По сути, любая китайская компания начинает с потенциального рынка в 1,3 млрд пользователей (а в Дании, например, население всего около 5 млн человек). Объем данных становится важнее алгоритмов [их использования]; вы можете получить намного лучший результат от плохого алгоритма в приложении к 1,3 млрд человек, чем от хорошего алгоритма с использованием данных 5 млн человек.

В Китае становятся возможны очень интересные сценарии использования ИИ и машинного обучения. Индия, кстати, в этом плане тоже очень перспективная страна.

— Я думаю, что люди, которых Teradata будет нанимать в следующие 10 лет, должны быть сильны в математике. Россия и Индия — две страны с лучшими в мире [математическими школами]. Я нанимаю людей в разных странах, и когда ты говоришь с российскими студентами, их математические навыки намного-намного лучше, чем в Западной Европе — из-за каких-то преимуществ вашей системы обучения. Мне кажется, именно математические знания и навыки становятся очень важны, потому что способность понимать математику — комплексная. Здесь и сложение чисел, и абстрактное умение выделять тренды из данных.

Вторая вещь, на которую я смотрю, это язык.

— Да. Очень важно знание нескольких языков — помимо родного, нужно выучить хотя бы два глобальных языка — английский, китайский, французский, какой-то другой. Чем больше языков вы знаете, тем лучше для вас. Что я говорю своим детям — это «Забудьте обо всем, что делаете, учите два или три языка, тогда вы будете готовы к жизни». Возможность перемещаться и работать в разных регионах делает специалиста ценным.

Третья вещь — это сторителлинг. Навыки коммуникации [в будущем станут абсолютно необходимы, даже в технических профессиях].

— Я считаю, что те же три вещи [будут важны для всех компаний]. Неважно, чем ты собираешься заниматься — очень сложно представить через 10 лет профессию, которая не потребовала бы знаний математики и способностей к творчеству.

Возьмем, например, здравоохранение. Все аппараты, которые вы используете, будут «умными», подключенными — и они будут производить тонны данных. Неважно, медсестра вы или врач — от вас будет требоваться понимание данных, которые отдают устройства, а также способность их применять во благо пациента. А это и математика, и коммуникации, и так далее.

Есть также определенные профессии, которые всегда будут выполняться людьми — и никогда не отомрут. Я считаю, что эти профессии сейчас очень недооценены и приобретают очень большое значение. Сюда относится лечение людей, в том числе стоматология, а также парикмахерские услуги, преподавание и многие другие вещи, которые нельзя автоматизировать. Школьные учителя в Дании сейчас очень мало зарабатывают. Думаю, через 10 лет это изменится — хорошая образовательная система [способна на многое повлиять]. Парикмахер — тоже пока не самая «вдохновляющая» профессия в Дании, но в реальности и ее сложно заменить роботом. Вы никогда не доверите свою прическу роботу! Хорошо, мужчины — возможно, но даже для меня это было бы очень странно.

И я считаю, что даже для таких профессий важна математика, потому что [цифровизация будет идти во всех сферах].

— Я думаю, роботы могут заменить людей в некоторых отраслях. Вы наверняка вспомните много примеров профессий, которые заменят механические роботы — способные физически перемещаться в места, куда нежелательно посылать людей.

Но я думаю, вопрос [не про механических роботов], а более общий. Возьмем в качестве примера рентгенологов, которые говорят: «Лучше не становиться рентгенологом, потому что ИИ возьмет верх». [И это небезосновательно: вспомним Siemens] и их радиомагнитные сканеры — компания встроит туда ИИ, чтобы он обрабатывал полученное изображение. Так, если обследовать устройством человека, у которого рак, можно определить не только наличие опухоли, но увидеть ее размер, и другие данные — качество обработки алгоритмом будет только расти. Пациент сможет получить больше информации, перед тем как сделать биопсию.

Полагаю, что есть и такие профессии, где компьютеры и роботы [полностью] заменят людей. Сейчас сложно сказать наверняка, потому что все развивается слишком быстро. Мне кажется, что для такого сценария много предпосылок, но это не обязательно произойдет.

И даже если произойдет — посмотрите на 200 лет назад! В Европе большинство людей были заняты в сельском хозяйстве. В Дании их число достигало 95%. Сейчас в Дании, я думаю, менее 1% населения занимается сельским хозяйством. Вот два интересных факта. Во-первых, сейчас мы производим больше сельхозпродукции, чем когда-либо раньше — потому что произошла индустриализация. Во-вторых, люди, которые занимались сельским хозяйством, переключились на мануфактуры, потом перешли к сфере услуг, а потом и куда-то еще.

— Верно. Проблема в том, что ситуация сейчас слегка иная. Вопрос — не в том, как все будет выглядеть через 10 лет. А в том, как мы сможем управлять этим переходом.

Если мне 55 лет и единственная работа, которую я могу выполнять, — это, например, вождение грузовика (профессия, в которой высока вероятность замены человека роботом — с появлением беспилотных авто. — Rusbase), то как я могу получить другую работу? Мой сын никогда не собирался становиться водителем грузовика, поэтому для него тут проблемы нет. Но мне-то нужен доход до пенсии.

— Это больше политический вопрос. Лично я верю, что общество обязано не только развиваться в целом, но и заботиться об отдельных людях. Если мы оказываемся в ситуации, когда все водители грузовиков вдруг потеряют работу, общество обязано переучить их или предоставить им другой вариант дохода.

Если говорить о водителе грузовика — думаю, его может заменить робот, но я не уверен в этом полностью. [Допустим] беспилотный грузовик вытеснит водителей грузовиков. Будет операционный центр, который управляет автомобилями. Мне кажется, что люди это не примут. Это не технологическая проблема, а скорее социологическая: мы пока просто не готовы принять полностью беспилотный грузовик. Я задумываюсь о том, что если я буду везти в авто своих детей — и вдруг рядом появится беспилотный грузовик — без водителя... Наверное, каждый бы занервничал.

Пока людям легче утешить себя тем, что за рулем грузовика сидит человек, который сможет вырулить или затормозить в экстренной ситуации.