Константин Чайкин: «Каждый день — как тетрис: что-то постоянно падает»

Вступление

Опоздать на интервью с часовым мастером — почти анекдот. Но именно так и вышло.

Идеально отлаженное собянинское метро довезло точно по времени, а вот последние пару кварталов до мануфактуры пришлось бежать. За эти минуты в голове промелькнул рой мыслей — про пунктуальность, цену времени и абсурд ситуации: прийти к часовщику с опозданием!

На мануфактуре пахнет металлом, маслом и чем-то творческим. В кабинете Константина Чайкина — верстак, картины с изображениями часов, полки, заставленные книгами, баночки с красками, кисти, череп с глазами-циферблатами, портрет Томаса Эдисона.

Появляется Константин Юрьевич — так, по имени-отчеству, его называют сотрудники. Высокий, стройный, в рабочем халате. Даже к вечеру не выглядит уставшим.

Садимся. Едва начинаем разговор, в кабинет — дверь здесь всегда открыта — заходит сотрудник с деталью в руках:

— Ну, килограмма два выдержит.

Чайкин смотрит, кивает:

— Прекрасно…

Поворачивается к нам:

— Мы постоянно что-то тестируем, сейчас проверяем конструкцию механического аккумулятора для новых тонких часов. Исследований у нас очень много…

Улыбаемся.

Ну что — поехали?

Глава первая. О быстротечности времени

— Прийти к вам и не спросить про время было бы странно. Что узнали про него за 20 лет работы?

— Время — субстанция многогранная. В разные моменты жизни отношение к нему меняется. Происходит переосмысление. То, что я думаю о времени сегодня, не совсем то, что думал вчера — и, возможно, завтра это снова изменится. Но есть вещи, которые остаются постоянными.

В этом году мануфактуре исполняется 22 года. За это время я ни разу не опоздал на работу — это связано не только с дисциплиной, но и с уважением к самому понятию времени. Для меня основа любого дела — пунктуальность и самодисциплина. Но творчество иногда диктует свои условия: ради качества, красоты, и внутреннего перфекционизма можно позволить себе и команде потратить чуть больше времени. И не всегда из-за трудностей — иногда просто хочешь довести изделие до состояния, когда можно сказать: «Теперь я доволен». Иногда даже клиентам приходится объяснять: часы требуют времени.

Что касается личной философии, то стрела времени движется только в одну сторону, и с возрастом ощущаешь это всё острее.

Хочется вспомнить цитату из «Шума и ярости» Фолкнера (прим.редакции - Чайкин зачитывает по памяти): «Часы эти дедовы, отец дал их мне со словами: “Дарю тебе, Квентин, сию гробницу всех надежд и устремлений... Дарю не с тем, чтобы ты блюл время, а чтобы ты хоть иногда забывал о нём на миг другой и не тратил весь свой пыл, пытаясь подчинить его себе, ибо победить не дано человеку”». Эти слова очень точны: они напоминают, как важно чувствовать момент, творить, создавать и не пытаться покорить время. Ведь это невозможно.

— Ещё немного философии. Время — деньги, или наоборот деньги — время? Как два эти понятия уживаются в вашей картине мира?

— В какой-то момент деньги перестают иметь ту ценность, которую имеет время. Деньги — это средство, инструмент. А время — это жизнь. Если расставлять приоритеты, время несравнимо ценнее денег.

Я уже много лет каждый вечер читаю детям книжки. Сейчас, например, вторую часть «Сумерек». И там очень хорошо показано: когда ты живёшь 400 лет, какие уж тут деньги? Остаётся только время — единственная по-настоящему важная субстанция.

Конечно, до какого-то уровня деньги нужны. Они позволяют жить и работать. Но в моих личных ценностях они давно не занимают ни второго, ни третьего, ни четвёртого места. И дело не в количестве. Просто в какой-то момент начинаешь воспринимать деньги не как цель, а как ресурс.

Всё, что зарабатывает мануфактура уходит в развитие. Мы вкладываем в оборудование и производство. Сейчас открываем собственный бутик — трёхэтажное здание на Автозаводской. Для бизнеса деньги — это кровь, без них нельзя. Но для меня гораздо важнее процесс создания нового. А финансы — это как масло, которое смазывает шестерёнки механизма. Без него движение невозможно, но главное всё-таки — не масло, а сам механизм.

Глава вторая. О часовом бизнесе

— Когда вы начали заниматься часами?

— В 2000 году. Мы с приятелем решили сделать нано-бизнес — запустить что-то своё. Стартовый капитал был 3000 рублей, предметом купли-продажи оказались часы.

Первое производство открыли в 2002 году. Тогда мы с моим партнёром решили сделать небольшую партию настенных часов. Купили механизмы, заказали чертежи, на заводе вырубили из нержавеющей стали корпус, потом отвезли в другую компанию — там сделали лазерную гравировку, заказали упаковку, собрали и начали продавать.

А уже в 2003 году я подумал: почему бы не попробовать сделать часы полностью самому? Так появились первые настольные часы с турбийоном (прим.ред. Турбийон — сложный часовой механизм, изобретённый в 1795 году. Его задача — повышать точность механических часов, компенсируя влияние гравитации). Всё шло медленно и трудно, но интересно. Первая продажа случилась только в 2006 году, а первые наручные часы мы сделали в 2008-м.

— В какой момент ваши пути с партнёром разошлись?

Мы познакомились в 1998 году, начали бизнес в 2000-м, а разошлись в 2010-м — по моей инициативе. К тому моменту появились инвесторы, компания «Ника». Мой партнёр занимался торговлей и ремонтом, но к производству, разработке и созданию часов отношения не имел. Поэтому мы просто финансово разделились и пошли своими путями.

Период сотрудничества с «Никой» закончился примерно в кризисные 2014–2015 годы. Тогда я перешёл уже на самофинансирование.

— Хотелось бы спросить про ваше детство — как вы пришли к изобретательской деятельности и к часам? Если бы ранние годы пришлись на наш век, что изменилось бы? Могли бы вы сформироваться как часовых дел мастер, если бы росли в современных условиях?

— Ко мне сейчас на работу приходит много зумеров. Да и все мои четверо детей — тоже зумеры. И, наблюдая за ними, я понимаю, что независимо от эпохи — 20-й век, 21-й или какой угодно — всё решает сочетание способностей, среды и внутреннего стремления познавать мир. У каждого ребёнка свой набор качеств: кто-то творец, кто-то лидер, кто-то исследователь. Я вижу это и у своих детей: младший, например, может часами разбирать и собирать всё, что попадётся под руку. Это редкое свойство — и именно оно, мне кажется, и было во мне. Любознательность, желание понять, как устроено.

В детстве я часто бывал у бабушки за городом. Там стояли 33 тома Большой советской энциклопедии. Я буквально скроллил их, как сейчас скроллят интернет: начинал читать одну статью, потом переходил в другую — и так мог пропадать часами. В 1986 году отец привёз из Вьетнама два огромных чемодана фантастики на русском языке. Я читал эти книги под одеялом с фонариком. Думаю, именно тогда зародилась тяга к технике и сложным процессам. Потом — пионерлагерь, радиотехника, первые опыты с паяльником. Пока в какой-то момент я просто подумал: а почему бы не сделать часы самому?

Из родственников с часами была связана только бабушка — она работала в главной мастерской Ленинграда, на Невском, 23, принимала часы в ремонт. Но ни она, ни кто-то ещё меня этому не учил. Всё пришло само, из любопытства и желания разобраться.

— А не было желания в качестве подмастерья поехать за границу, в Швейцарию, например, поучиться у лучших мастеров?

— Когда меня спрашивают, что бы я изменил, если бы мог вернуться на 20 лет назад, я всегда отвечаю: образование. Именно его мне и не хватало. С одной стороны, опыт самоучки уникален. У меня не было академической базы, и всё приходилось постигать самому. Это заставляло придумывать собственные решения, искать выходы из технологических тупиков, и в итоге сделало меня изобретателем. Ведь в 2003 году я начинал без YouTube, без доступных источников, и уже к 2005-му пришёл к первому собственному изобретению. Пытливый ум начал работать по-другому.

Но, с другой стороны, если бы у меня тогда была возможность получить системное образование, я бы избежал множества ошибок. Всё могло бы идти быстрее и ровнее. Это то, чего мне действительно не хватало — и то, что я стараюсь восполнить сейчас.

В моём кабинете сегодня — огромная библиотека по часовому делу. Мы её постоянно пополняем. У меня даже работает сотрудница, которая каждый день сканирует книги, переводит их на русский язык — а это стоит невероятных денег: иногда один том обходится в миллион рублей. Но для меня это важно. Потому что всё, что я изучаю, я передаю своим сотрудникам. Хочу, чтобы у них была та академическая база, которой когда-то не хватило мне самому.

— То есть вы сами стали тем мастером, у которого можно было бы поучиться. А действительно, к вам можно прийти и попросить: «Научите меня, пожалуйста»? И есть ли у вас отбор учеников?

— Прийти — можно. Но есть отбор. Нужно хотя бы базовое образование и понимание, куда ты идёшь. Работа часовщика требует и моторики, и определённого склада мышления.

У нас на мануфактуре есть примеры, когда люди растут внутри. Один парень начинал слесарем, потом два года был токарем, а сейчас занимается сборкой часов. Есть девушка, которая начинала на финишной обработке, потом перешла в отдел технического контроля, а теперь тоже осваивает сборку.

Но я не вижу огромного потока желающих освоить ремесло. Это тяжёлый, кропотливый труд, требующий терпения и усидчивости. Из тех, кто действительно прошёл путь от ученика до мастера, у меня, пожалуй, один пример — Антон Суханов. Он работал у меня на мануфактуре, учился, был конструктором, потом начальником производства. Проработал год, потом получил моё благословение — и сейчас у него своя мануфактура в Санкт-Петербурге.

Глава третья. О рецепте эффективности Константина Чайкина

— Расскажите про ваш типичный рабочий день?

Я прихожу на мануфактуру в половине девятого. Иногда — даже в половине восьмого. Первая чашка кофе — без молока, но с сахаром. Потом вторая. Потом третья. Нужно немного разогнаться, запустить внутренний коллайдер.

Дальше — примерно десяток производственных совещаний. Потом — бесконечное количество рабочих вопросов, которые нужно решить до шести вечера. Это всё не про творчество, а про организацию, процессы, управление.

С шести до девяти могу посидеть за верстаком, что-то собрать, порисовать — просто переключиться. Это, наверное, единственные часы в сутках, когда я остаюсь наедине с самим собой.

Потом составляю список задач на завтра. У меня для этого есть стопка бумажных листков на каждый день. Могу, конечно, пользоваться таск-менеджером, но привычка переписывать задачи вручную каждый день — ритуал.

В девять часов созваниваюсь с родными, читаю детям. К одиннадцати обычно заканчиваю работать.

— Давайте про отдых. Как вы восстанавливаетесь?

— Если говорить о классических способах отдыха — поехать на природу, пожарить шашлыки, сходить на рыбалку — то у меня такого нет. Мой отдых — это творчество. Творческий процесс позволяет переключиться: с одной стороны — умственная деятельность, с другой — работа руками.

Рисую ещё с детства. После армии, в 1996 году, я хотел поступить в Академию имени Репина. Но не сложилось: пошёл работать слесарем, делал железные двери, сваривал, поднимал их на четырнадцатый этаж на себе. С Репиным не вышло — но «осадочек остался», как говорится.

Постепенно вернулся к рисованию: сначала карандаш и салфетки, потом — акварель, бумага, графика. Так начал делать эскизы для часов — первичные рисунки до сих пор создаю сам: линейка, акварельная бумага, графика. Со временем это переросло в самостоятельные работы. Оказалось, что людям они нравятся — мы стали дарить картины клиентам, выставлять их на благотворительных аукционах, потом я попробовал масло, акрил…

Многие воспринимают часовое дело как бизнес: есть компания, есть продукт, продажи, выручка. Но для меня и часы, и живопись — это прежде всего способ самовыражения. Это мой отдых, мой эскапизм.

Есть и практическая сторона: чтобы создать часы, нужна команда. Один человек тоже может, но будет делать год. А картину можно написать самому — и не зависеть от никого. К тому же у картин нет технологических сложностей, из-за которых «ломаются» часы.

А вообще, если говорить, что заставляет творить — всё сводится к двум моментам. Первый — это начало, когда тебя захватывает идея, ты загораешься, хочешь создать нечто прекрасное. Второй — завершение, когда смотришь на готовое произведение, и понимаешь: «Да, это хорошо». Это даёт невероятный выброс энергии, и ради этого, наверное, всё и делается.

— На вашей мануфактуре был штатный психолог. Зачем? Бороться с выгоранием сотрудников?

— Выгорание — вполне реальная вещь. Это состояние, когда у человека пропадает желание и мотивация. Я это хорошо понимаю. Оно возникает, когда человек очень много работает, выкладывается, а потом, вне зависимости от KPI и уровня вознаграждения, теряет интерес к делу. Всё превращается в «я сюда прихожу только ради денег» — а деньги ведь тоже имеют свой предел, после которого уже не важно, сколько их.

Глава четвёртая. О менеджменте и конфликте поколений

— Вы звучите как человек, который заботится о своих сотрудниках. Каким руководителем вы себя видите?

— Мне сложно себя оценивать. Но если честно — я человек эмоциональный, иногда импульсивный. Хотя, думаю, всё-таки добрый.

— А что вас раздражает?

— Ошибки сотрудников. Со мной в этом плане непросто. Я стараюсь держать себя в руках, спокойно разговаривать, рефлексировать, осознанно выстраивать коммуникацию. Но иногда крышечка всё-таки подкипает — особенно когда видишь неадекватное поведение или полное непонимание элементарных вещей.

Ошибки бывают разные — глупость, невнимательность, забывчивость. Но у нас на мануфактуре есть два ключевых принципа, и они прямо висят на стене: точность и ответственность. Вот когда этого нет — становится тяжело. Хотя, конечно, это воспитываемые качества.

У нас ведь нет специалистов, которых можно просто взять с рынка. Почти всех приходится учить с нуля — кого-то месяц, кого-то годами. И параллельно с обучением идёт воспитание. Потому что у любого коллектива есть свои внутренние рамки и законы. То, что допустимо в одном месте, у нас может быть недопустимо.

Неоднократно слышал от ребят фразу: «Здесь мальчики становятся мужчинами». И, пожалуй, в этом есть доля правды.

— Что изменилось в плане найма людей с момента основания мануфактуры?

— Всё поменялось колоссально. Раньше люди приходили с горящими глазами, со страстью к делу. Сейчас зажечь человека сложнее. Приоритеты стали другими. У многих на первом месте — личное пространство. И это не только у нас. Я общаюсь с коллегами из разных отраслей — и в оборонке, и в космосе — везде одно и то же.

Бывает, приходят специалисты, которые во время работы включают на YouTube какие-то ролики, отвлекаются. Мы с такими расстаёмся. Иногда довольно конфликтно. «Отсекать» таких людей мы теперь стараемся ещё на входе: прописываем в договорах и должностных обязанностях детали, чтобы не возникало иллюзий, что можно совмещать работу с посторонними делами. Ведь мануфактура — это место концентрации и уважения к делу.

— Как вы вообще относитесь к новому поколению — с их гаджетами, привычками, мышлением?

— Каждое поколение чем-то не устраивает предыдущее. Когда-то нас ругали, что мы сидим у телевизора, потом — что слишком много читаем фантастику, теперь — что дети всё время в гаджетах. Нет смысла говорить, что «они всё время сидят в телефонах». Надо просто расслабиться.

У меня, например, с дочерью никаких проблем — она в живописи. Все свои эмоции, переживания, весь внутренний мир выражает через рисунок. Мы часто показываем друг другу свои работы, обсуждаем, говорим об искусстве — у нас с ней очень тёплый творческий диалог. Она, кстати, как раз не сидит в гаджетах, у неё мир другой — более эмоциональный, настоящий.

С сыновьями всё иначе. Младшему я недавно подарил 3D-принтер, а среднему — лазерный гравировальный станок. Один печатает, другой вырезает, делают поделки, что-то изобретают, даже продают друзьям свои работы. И вот это для меня лучший вариант: когда ребёнок занят, когда у него горят глаза.

Запрещать бессмысленно. Надо не отнимать гаджет, а зажигать интерес к чему-то большему. Вовлекать, показывать, как можно творить, создавать, думать. Остальное придёт само.

— Как ИТ меняет вашу индустрию?

— Информационные технологии стали центром вселенной, и молодёжь живёт в этом цифровом мире. Они всё время в гаджетах, в соцсетях… Хотя к технологиям я отношусь абсолютно положительно — и как человек, и как руководитель. Для бизнеса это огромная помощь: автоматизация позволяет снизить риск человеческой ошибки, сделать процесс стабильнее. Мы стараемся внедрять всё, что возможно, исследовать, интегрировать.

Но в нашем производстве примерно 70% — это ручной труд. Поэтому, как бы мы ни старались идти в ногу с технологиями, пока это не та сфера, где всё можно отдать автоматике. Хотя, конечно, если смотреть с точки зрения капиталистической логики — идеал именно в этом.

Глава пятая. Об ошибках, мечтах и вдохновении

— Расскажите про эпик фейл, из которого вы вынесли важный урок?

— Слава богу, глобальных фейлов не было. Но каждый день — как тетрис: что-то постоянно падает. И, наверное, задача любого руководителя — научиться решать все эти задачи, какие бы они ни были.

Главный вызов — управленческий. Надо не просто производить часы, а управлять этим гигантским массивом информации, где каждая деталь и каждая операция должны быть синхронизированы. Иногда всё упирается не в людей — каждый сам по себе хороший специалист, — а в то, как устроено управление. Если страдает управленческая логика, рушатся технологические цепочки, маршруты, сроки. И тогда каждый день приходится «разруливать» целый каскад задач.

Так что мой главный урок, наверное, в том, что фейл — это не одно событие. Это постоянная работа с хаосом. Главное — чтобы он не стал системным.

— Что вы читаете? Есть ли любимые книги?

— Сейчас я, конечно, больше читаю детям. Мы дошли уже до второй части «Сумерек». Из того, что люблю сам, — много советской фантастики: Булычёв, Стругацкие. Это то, на чём я вырос, и, наверное, то, что сформировало во мне тягу к выдумке, к изобретательству.

Для себя читаю в основном профессиональную литературу — техническую, теоретическую. Например, «Композиция в технике». Но и философию не обхожу стороной — вот на столе у меня лежит Сенека, издание 1652 года.

— Кому бы вы подарили свои часы?

— Есть люди, которые меня вдохновляют, хотя нас разделяют столетия. Например, Джон Гаррисон — изобретатель морского хронометра. Человек, который буквально изменил ход времени. Думаю, ему я бы с удовольствием подарил часы.

Мы уже работаем с российскими космическими проектами, и надеюсь, что сможем создать что-то по-настоящему достойное — часы, которые будут сопровождать человека не только на Земле, но и за её пределами.

— Чем бы вы занимались, если бы не часами?

— Наверное, это всё равно было бы что-то связанное с техникой. Хотя мне очень близка и художественная часть.

Но если честно — художников в мире, наверное, в тысячу раз больше, чем часовщиков. И дело даже не в конкуренции, а в том, что я понимаю свои границы: у меня хорошая насмотренность, я много знаю и о классическом, и о современном искусстве, но чтобы почувствовать себя в живописи так же уверенно, как в часовом деле, нужно пройти ещё длинный путь.

Живопись стала для меня ещё и новым взглядом на часовое искусство. Через цвет, композицию, свет я стал по-другому видеть свои часы и воспринимать их как самостоятельные произведения. Это даёт преимущество — мало кто совмещает инженерное и художественное мышление на таком уровне. У нас были выставки — и в Елоховской галерее, и на Cosmoscow. Это изменило восприятие бренда: коллекционеры стали иначе смотреть на наши работы, и, что интересно, живопись даже привлекла новую аудиторию к часам. Такой своеобразный кросс-маркетинг искусства и часового дела.

— Вы добились уже многого. Что заставляет вас продолжать каждый день приходить на работу?

— В любой момент можно поставить точку, сказать: «Этого достаточно». И чтобы идти дальше, нужна особая сила.

Когда-то я увлекался альпинизмом, и мне кажется, это очень похожие вещи. Ты выбираешь вершину, начинаешь готовиться, собираешь снаряжение, идёшь вверх. Это физически тяжело, изматывает, но вот ты наверху — и испытываешь невероятное чувство. Спускаешься и думаешь: «Всё, больше никогда не пойду». А потом проходит время, и ты снова смотришь на горы — только уже повыше.

С часами и творчеством то же самое. Ты вроде достиг своего Эвереста, покорил вершину — и задаёшь себе вопрос: «Что дальше?» А дальше, если есть желание, всегда находится новая гора. Иногда кажется, что дальше только космос — ну, или гора на Марсе, двадцатидвухкилометровая. Но именно это и двигает вперёд.

Конечно, бывают периоды усталости, бывают затяжные депрессии — моменты, когда пропадает мотивация, и всё кажется бессмысленным. Но именно тогда важно найти в себе силы двигаться дальше. Простых человеческих стимулов — денег, комфорта — для этого недостаточно. Нужна цель, вершина, ради которой действительно стоит идти — долго и тяжело. Не на пять лет, не на десять.

Эпилог. Об эфемерности успеха

— Считаете ли вы себя успешным человеком?

Успешным — конечно. Счастливым ли — вопрос.

— В какой момент вы это поняли?

Когда появилось ощущение вершины. Наверное, самая отчётливая точка — это 2018 год, когда я получил Женевскую Гран-при. Это ведь, по сути, самая высокая награда в часовом мире, вершина для любого мастера.

— Помните, что почувствовали тогда?

Помню очень чётко. Женева, вечер, огромный театр. Выходишь на сцену, получаешь эту статуэтку — всё красиво, торжественно, аплодисменты. А потом идёшь обратно в свой отель — трёхзвёздочный Ibis, на улице Красных фонарей.

И почему-то именно этот контраст — сцена, аплодисменты, а потом обычная улица, жизнь, реальность — запомнился сильнее всего.