Почему одни теракты важнее других? Отвечают антрополог и политический психолог

Фото: РИА Новости

Чтобы найти ответы на некоторые вопросы пользователей, RB.ru пообщался с экспертом в области психологии стихийного массового поведения, профессором, главным научным сотрудником Института востоковедения РАН Акопом Назаретяном и Еленой Шестопал, профессором, завкафедрой социологии и психологии политики факультета политологии МГУ.

- Почему мы так остро восприняли парижскую трагедию?

- Скорее всего, это связано с личным опытом переживания таких событий. Мы имеем опыт переживания терактов и в Москве, и в Волгограде, и во многих других городах. Авиационная же катастрофа воспринимается немного по-другому. Ведь, во-первых, с самого начала не было ясно, является ли это результатом теракта. Какое-то время была надежда на то, что катастрофа вызвана какими-то техническими неполадками, человеческим фактором. Но теракт – это всегда более страшно, чем просто авария. Поэтому с этим тоже может быть связана такая реакция и восприятие. Но на самом деле, поскольку и то, и другое оказалось терактами, отношение к этому будет одинаковое, - отмечает Шестопал.

- Есть ли на ваш взгляд разница в мировой реакции на теракт в Париже и крушение российского А321 на Синае?

- Я думаю, в отношении нас, в отношении разбившегося самолета и погибших там людей, была такая же искренняя реакция скорби, как и в отношении Парижа. Я не вижу здесь разницы, - говорит Шестопал.

- Мир на теракты в Париже реагирует действительно более эмоционально и ярко, чем на крушение российского самолета в Египте. Прежде всего, причины гибели самолета пока не совсем ясны. Кроме того, самолеты падают, даже из-за терактов, значительно чаще, чем происходит такая вот массированная атака на европейскую столицу. Самолет взрывают непосредственно 1-2 террориста, а то и просто подкладывают бомбу в багаж и т.д. А здесь – десятки, полновесная боевая операция. Наконец, надо признать, что Франция сейчас для большинства людей в мире – более эмоционально значима, чем загадочная Москва, да еще в обстановке столь массированной антироссийской пропаганды, - говорит Акоп Назаретян.

- Возникнет ли сейчас паника в Европе, в мире? Можно ли этому противостоять?
 

-  Паника начинается тогда, когда человек или группа теряют ощущение субъектности. Как только у вас теряется программа действия, возникает паника. Если посмотреть на цифры, то в целом в мире от терактов людей погибает в сотни, почти в тысячи раз меньше, чем от автокатастроф. В Москве от терактов людей умирает меньше, чем от сосулек, падающих на голову. Но здесь вся разница в том, что по отношению к сосулькам, автомобилям и т.п. вы чувствуете себя субъектом, вы знаете, что надо делать, вам кажется, что все зависит от вас – надо только правильно ездить, не ходить под крышами и так далее. А в случае терактов гораздо сложнее сохранить ощущение субъекта. С этим очень тщательно работают в Израиле. В этой стране удалось воспитать в людях активное, то есть субъектное, отношение к терактам: люди озабочены тем, чтобы терактов не было, они внимательны, они в каком-то смысле подозрительны, и это их объединяет. Вопрос в том, удастся ли это сделать в России и в Европе. Я смотрел вчера по телевизору, как людям рассказывали, что надо делать, если к ним ворвались с автоматами и стреляют. Боюсь, это не совсем то, что требуется. Это создает ожидание: люди будут сидеть в театре (если вообще захотят туда пойти) и думать, успеют ли они лечь на пол и накрыть голову руками. Здесь нужно обсуждать подробные меры, ориентированные на то, чтобы сплотить население и создать правильный посыл: чтобы возникала не установка жертвы, а активная установка, чтобы люди видели, что программа работает, чтобы у людей выработалось доверие властям, к оперативным органам и появилось ощущение "я что-то могу сделать". Для этого, повторюсь, нужно сесть и поработать, - говорит Назаретян.

- Почему теракты в том же ливанском Бейруте остались "за кадром" для западного мира?
 

- Это обычный культурный эгоцентризм. Есть даже такое понятие – "культурное псевдовидообразование", когда люди другой культуры, соседнего племени воспринимаются существа другого вида. Вы можете свою кошечку любить, как сестричку, а соседа, пусть даже той же национальности, но чем-то от вас отличающегося (тем, что вам не нравится, возможно), ненавидеть, как крокодила. Это совершенно обычная в истории человечества штука. Мы называем Третью мировую войну – "Холодной". Но на фронтах этой "холодной" войны погибли порядка 25 млн человек. Но погибшие были в большинстве своем не европейцы, не американцы и даже не русские. Десятки тысяч американских и советских солдат против десятков миллионов. И исследователи называют эту войну "холодной". Еще 100 лет назад понятие "человечество" в современном мире не существовало. Не было понятия "население Земли", "население мира", говорили "население Франции", "население России", "население США", но сюда не включали индейцев, негров или азиатов. В книге "Нелинейное будущее" я привожу прайс-лист на индейские скальпы – мужской, женский, детский, – опубликованный правительством Калифорнии ещё в 1889 году. В 19 веке никто не считал зазорным призывать к истреблению или реально истреблять целые нации и этнические группы. Для этого не требовались колючая проволока или газовые камеры, нежелательное население (за пределами Европы) отстреливалось  вполне открыто и без зазрения совести. Такие понятия, как "геноцид", "преступление против человечества", - это исключительные продукты 20 века, даже точнее, его середины.
 

Понятие "человечество" еще исторически очень ново, и оно еще не всегда и везде вышло (и выйдет ли?) на уровень эмоционального, бессознательного. Поэтому то, что происходит в Африке, или Пакистане, или другой подобной стране, для европейца гораздо менее значимо, чем то, что происходит в Париже. Также стоит отметить, что уровень насилия сегодня в Европе достиг очень низкого показателя – 1 убийство в год на 100 тыс. населения Евросоюза. Поэтому, конечно, события, подобные теракту, сильно бросаются в глаза, - рассказывает Назаретян.